— Ролло…

Она шагнула к нему, но словно наткнулась на его колючий взгляд. Замерла. Когда-то он уже глядел на нее так — ненавидяще и презрительно. Когда отдал ее своим людям после разгрома Гилария. И после, когда она предала его Атли.

Огромным усилием воли Эмма заставила взять себя в руки.

— Ролло, ты должен выслушать меня.

— Зачем?

Она беспомощно развела руками.

— Ты должен знать…

И, вдруг почувствовала, что не может вымолвить ни слова. Взгляд Ролло словно парализовал ее. И еще она ощутила страх, забытый страх перед Ролло, и машинально прижала дрожащую ладонь к белесому шраму на скуле.

Вдруг Ролло засмеялся, и этот смех был глухой, как шорох сухих листьев. Пустой, далекий, такой далекий…

— Что я должен знать, шлюха?

— Ролло, ты не смеешь…

— Что? Не должен говорить, что столько времени потратил на грязную тварь? Ну же, говори! Расскажи мне о своем попе Ги. Где он? Оставил тебя? А этот пуатьенский петух Эбль, с которым ты проводила время? Он тоже поиграл с тобой и предпочел тебе более достойную жену? А бургундец Рауль? Ему тоже не захотелось связываться с тобой после того, как натешился? Выходит, я один был настолько глуп, что хотел соединить с тобой свою судьбу? Что ты такое, Эмма, как не шлюха, сток для спермы с мягкой плотью и чувственным ртом? Знаешь, как надо поступать с такими, как ты?

— Что ты говоришь? о Ролло, ] выслушай меня…

Она вдруг умолкла, видя, как он расстегнул пояс. Попятилась. А он медленно надвигался на нее, как хищник, подкрадывающийся к жертве. И она вдруг ощутила только ужас и просто обезумела. Вся ее решимость вмиг улетучилась, и инстинктивно она кинулась прочь, рванулась с криком, стараясь укрыться за широкой столешницей. Но Ролло одним гибким движением перескочил через стол, и Эмма не успела отскочить, более того, сбитая его телом, она потеряла равновесие и рухнула на плиты пола.

— Отпусти меня! — закричала она, отползая, но он резко схватил ее за щиколотки и так сильно рванул вверх, что она оказалась висящей вниз головой. Одежда сбилась ей на голову, и она не знала, что делать: то ли оправлять юбки, то ли отбиваться от Ролло! Ролло же перехватил ее за бедра и грубо, как куклу, бросил на стол так, что она больно ударилась затылком о доски.

— Нет! — кричала она, вырываясь и холодея от сознания того, что он собирается с ней сделать. — Грязное животное, скот, отпусти меня!..

Но Ролло, не отвечая, навалился на нее, молниеносно забросив ее ноги себе на плечи. Прямо перед собой она видела его бледное, напряженное лицо зверя… лицо, которое она так любила целовать и ласкать, на котором знала каждую черточку… Но сейчас она не узнавала его. Это был словно не ее Ролло.

— Не смей! Я стану презирать тебя, варвар! Пусти — и будь ты проклят. Ненавижу!

Она попыталась расцарапать ему лицо, но он вмиг словил ее руки и, сжав их в одной своей, прижал к столешнице, запутав в волосах. Она рвалась, чувствуя, как рвутся пряди, а он, шумно дыша сквозь зубы, возился с одеждой, а потом она вскрикнула, когда он грубо вонзился в нее одним резким толчком. Она ругалась и осыпала его проклятиями, пока он быстро и жестоко насиловал ее.

Когда он опустил ее ноги и отошел, Эмма медленно села. Боже, где же ее любовь? Разве за этим она так рвалась через болезни, подземелья и ужас?

— Будь ты проклят, пес!

Он уже оправил одежду. Стоял, застегивая пряжку богатого пояса. Лицо его оставалось недвижимо, как каменное.

— Наверное, эти слова ты говорила и всем тем, кто бросал тебя ранее.

Она не могла вымолвить ни слова. Ненависть и стыд охватили ее с такой силой, что к горлу подступила дурнота, ей казалось, что сейчас она рухнет на землю.

Ролло глядел на нее. В серых глазах застыл холод. Ни отблеска былой нежности.

— А теперь убирайся. Если к вечеру ты еще будешь в Руане — то пожалеешь; что родилась на свет.

— Я уже жалею…

Он на миг замер на пороге. Потом вышел, хлопнув дверью.

Эмма не знала, сколько она оставалась одна. Она не плакала, но чувствовала, что в горле стоят непролитые слезы. Даже когда вошел Гунхард, она не сразу заметила его

— Вам лучше уйти, сударыня.

Она различила звон колоколов. Подняла голову.

— Слышите? — поднял ладонь Гунхард. — Сейчас Роллон Нормандский в базилике Святого Уэна вступил в купель. Свершилось!

Эмма криво усмехнулась.

— По крайней мере, ему сразу будет какой грех замаливать перед Всевышним.

— Идемте, я вас провожу.

Он уже почти вывел ее, когда она наконец опомнилась.

— Гунхард, а как же мой сын?

Пожалуй, на суровом лице молодого прелата появилось какое-то подобие сочувствия.

— Вам не стоит волноваться о Гийоме. Он сейчас в Байе, я о нем хорошо заботятся. Роллон сказал, что, пока Гизелла не родит ему сына, его ребенок от вас будет оставаться его наследником.

— И сына он отнял у меня. — тихо прошептала Эмма.

Она плохо соображала, куда идет. Помнила, что прошла по мосту, и тут ее подхватила, понесла толпа. Хотя площадь перед вновь отстроенным собором Святого Уэна была вся запружена людьми, толпа все прибывала. Эмму толкали со всех сторон, вокруг были сияющие лица, слышался смех. Кто-то обнял ее, уколов бородой, чмокнул в щеку. Она вяло освободилась. Из-под полы капюшона глядела на мир тускло и безрадостно. Колокола все звонили, ликующие возгласы раздавались вокруг.

Кто-то резко схватил ее за руку.

— Вот ты где!

— Эврар, — равнодушно произнесла она, узнав мелита.

— Да, Эврар. Эврар, который вот уже три часа с людьми герцога разыскивает тебя по всему городу. Идем.

Она не протестовала, однако люди стояли столь плотной стеной, что не было никакой возможности выбраться из толпы. Им приходилось ждать. А потом она опять увидела Ролло. Он появился под темной аркой свода среди белых, лиловых и пурпурных фигур епископов и аббатов, среди облаченных в короны первых вельмож королевства. Роберт Нейстрийский, Герберт Вермандуа, Герберт Санлисский, а также ближайшие сподвижники Ролло — Лодин, Гаук из Гурне, Рыжий Галль окружали его. А он стоял меж ними — высокий, статный, в длинных белых одеждах неофита[51]и алой герцогской мантии, и на его широкой груди ярко блестел символ Христа — крест.

Потом он поднял руку и еще несколько неловко, но твердо осенил себя крестным знамением. Вся площадь взорвалась от ликующих криков, а с башен собора в небо выпустили сотни белых голубей.